Неточные совпадения
Она, счастливая, довольная после разговора
с дочерью, пришла к князю
проститься по обыкновению, и хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело
с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
И скоро звонкий голос Оли
В семействе Лариных умолк.
Улан, своей невольник доли,
Был должен ехать
с нею в полк.
Слезами горько обливаясь,
Старушка,
с дочерью прощаясь,
Казалось, чуть жива была,
Но Таня плакать не могла;
Лишь смертной бледностью покрылось
Ее печальное лицо.
Когда все вышли на крыльцо,
И всё,
прощаясь, суетилось
Вокруг кареты молодых,
Татьяна проводила их.
Но он
с неестественным усилием успел опереться на руке. Он дико и неподвижно смотрел некоторое время на
дочь, как бы не узнавая ее. Да и ни разу еще он не видал ее в таком костюме. Вдруг он узнал ее, приниженную, убитую, расфранченную и стыдящуюся, смиренно ожидающую своей очереди
проститься с умирающим отцом. Бесконечное страдание изобразилось в лице его.
Поблагодарив хозяйку за давно не испытанное им наслаждение, Нехлюдов хотел уже
прощаться и уезжать, когда
дочь хозяйки
с решительным видом подошла к нему и, краснея, сказала...
Зятя Гуляев не пожелал видеть даже перед смертью и
простился с ним заочно. Вечером, через несколько часов после приезда Бахарева, он уснул на руках
дочери и Бахарева, чтоб больше не просыпаться.
Приехав на другой или третий день вечером, Кирсанов нашел жениха точно таким, каким описывал Полозов, а Полозова нашел удовлетворительным: вышколенный старик не мешал
дочери. Кирсанов просидел вечер, ничем не показывая своего мнения о женихе, и,
прощаясь с Катериною Васильевною, не сделал никакого намека на то, как он понравился ему.
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что
с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей
дочери счастья, —
с одной стороны, а
с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали
прощаться, тоже
с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать
дочери позволения видеться
с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в состоянии видеться
с дочерью, не огорчаясь.
Лошади были давно готовы, а мне все не хотелось расстаться
с смотрителем и его дочкой. Наконец я
с ними
простился; отец пожелал мне доброго пути, а
дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась… Много могу я насчитать поцелуев, [
с тех пор, как этим занимаюсь,] но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.
Она не
простилась ни
с телом мужа, ни
с телом
дочери, она их не видала после смерти и не была на похоронах.
Между матерью и
дочерью сразу пробежала черная кошка. Приехавши домой, сестрица прямо скрылась в свою комнату, наскоро разделась и, не
простившись с матушкой, легла в постель, положив под подушку перчатку
с правой руки, к которой «он» прикасался.
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет
проститься с дедушкой и
с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к отцу и объявляет, что завтра
с утра уезжает в Малиновец
с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
Старуха сама оживала при этих рассказах. Весь день она сонно щипала перья, которых нащипывала целые горы… Но тут, в вечерний час, в полутемной комнате, она входила в роли, говорила басом от лица разбойника и плачущим речитативом от лица матери. Когда же
дочь в последний раз
прощалась с матерью, то голос старухи жалобно дрожал и замирал, точно в самом деле слышался из-за глухо запертой двери…
— Я, Лизок, оставил Николаю Степановичу деньжонок. Если тебе книги какие понадобятся, он тебе выпишет, — говорил Бахарев,
прощаясь на другой день
с дочерью.
И когда пришел настоящий час, стало у молодой купецкой
дочери, красавицы писаной, сердце болеть и щемить, ровно стало что-нибудь подымать ее, и смотрит она то и дело на часы отцовские, аглицкие, немецкие, — а все рано ей пускаться в дальний путь; а сестры
с ней разговаривают, о том о сем расспрашивают, позадерживают; однако сердце ее не вытерпело:
простилась дочь меньшая, любимая, красавица писаная, со честным купцом, батюшкой родимыим, приняла от него благословение родительское,
простилась с сестрами старшими, любезными, со прислугою верною, челядью дворовою и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, надела золот перстень на правый мизинец и очутилась во дворце белокаменном, во палатах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, дивуючись, что он ее не встречает, закричала она громким голосом: «Где же ты мой добрый господин, мой верный друг?
Я просидел у них
с час.
Прощаясь, он вышел за мною до передней и заговорил о Нелли. У него была серьезная мысль принять ее к себе в дом вместо
дочери. Он стал советоваться со мной, как склонить на то Анну Андреевну.
С особенным любопытством расспрашивал меня о Нелли и не узнал ли я о ней еще чего нового? Я наскоро рассказал ему. Рассказ мой произвел на него впечатление.
После ужина, когда Арина Васильевна и
дочери начали было безмолвно
прощаться с Степаном Михайловичем, он остановил их следующими словами: «Ну, что, Ариша?
Итак, накопивши несколько тысяч рублей,
простившись с своей супругою, которую звал Аришей, когда был весел, и Ариной, когда бывал сердит, поцеловав и благословив четырех малолетнихдочерей и особенно новорожденного сына, единственную отрасль и надежду старинного дворянского своего дома, ибо
дочерей считал он ни за что.
«
Дочь — отрезанный ломоть, лишние зубы при хлебе; возрастет,
прощайся с нею, выдавай ее замуж, да еще снаряжай и приданое!»
Старику и его
дочери привелось
прощаться с Анной скорей, чем они предполагали. Не прошло трех дней, как старушка явилась в Сосновку. Избы были проданы. Петр, Василий и Анна отправлялись на следующее утро в «рыбацкие слободы». Вечером Кондратий, Дуня и еще несколько родственников проводили старушку за околицу.
Я
с удовольствием вспоминаю тогдашнее мое знакомство
с этим добрым и талантливым человеком; он как-то очень полюбил меня, и когда, уезжая из Москвы в августе, я заехал
проститься, месяца два перед этим не видавшись
с ним, он очень неприятно был изумлен и очень сожалел о моем отъезде, и сказал мне: «Ну, Сергей Тимофеич, если это уже так решено, то я вам открою секрет: я готовлю московской публике сюрприз, хочу взять себе в бенефис „Эдипа в Афинах“; сам сыграю Эдипа, сын — Полиника, а
дочь — Антигону.
Марья Ивановна
с дочерьми провожала нас, когда мы уезжали из Москвы, и
простилась с нами очень грустно; особенно плакала Лиза, которую сестра Анюта напугала рассказами о жизни в глуши Малороссии.
Юрий едет; на дороге, чтоб избавить от виселицы
дочь боярина Шалонского, в которой он еще прежде узнал свою любезную, женится на ней (это обстоятельство оправдано прекрасно) и тот же час отвозит свою несчастную молодую в монастырь Хотьковский и
прощается с нею навеки.
Утром он забывал поздороваться, вечером —
проститься, и когда жена подставляла свою руку, а
дочь Зизи — свой гладкий лоб, он как-то не понимал, что нужно делать
с рукой и гладким лбом. Когда являлись к завтраку гости, вице-губернатор
с женой или Козлов, то он не поднимался к ним навстречу, не делал обрадованного лица, а спокойно продолжал есть. И, кончив еду, не спрашивал у Марии Петровны позволения встать, а просто вставал и уходил.
Так мы
с ним и поспорили; вижу, что мои замечания ему не очень понутру: нахмурился, ушел и
с полчаса ходил молча по залу. Вечером, однако, приехала одна дама
с дочерьми, он сейчас
с ними познакомился и стал любезничать
с барышнями, сел потом за фортепьяно, очень недурно им сыграл, спел, словом, опять развеселился. После ужина, впрочем, стал
прощаться, чтоб ехать домой. Я останавливаю его ночевать.
На первой неделе Великого поста Патап Максимыч выехал из Осиповки со Стуколовым и
с Дюковым.
Прощаясь с женой и
дочерьми, он сказал, что едет в Красную рамень на крупчатные свои мельницы, а оттуда проедет в Нижний да в Лысково и воротится домой к Середокрестной неделе, а может, и позже. Дом покинул на Алексея, хотя при том и Пантелею наказал глядеть за всем строже и пристальней.
— Благослови тебя, Господь,
дочь моя… — вдруг, как бы устыдившись своей минутной слабости, выпрямилась мать Досифея и даже почти грубо отстранила от себя Марью Осиповну. — Иди,
дочь моя, каждый день и каждый час мы должны ожидать присылки за тобой придворного экипажа… Надо ехать будет тотчас же… Потому-то я теперь и
простилась с тобой…
Попрощайся и ты заранее
с сестрами. Иди себе, иди…
Не долго муж прожил
с ней: месяца через два он ушел из дому и не воротился. Пошел ли он просто бродяжничать, собрался ли назад в Россию — неизвестно. Он ушел, не
простившись ни
с женою, ни
с дочерью, которой уже пошел третий год.
— Позволь же,
дочь моя, теперь же
проститься с тобой и благословить тебя на другой искус, неожиданный и для тебя, и для меня — игуменья глубоко вздохнула — на жизнь в миру, среди его соблазнов и прелестей…
Прерывая свои слова рыданиями, она рассказала им о посланном ею Борису Ивановичу письме, в котором она
прощалась с ним навсегда и открыла ему, что она
дочь Егора Никифорова.
Графиня села к окну, чтобы еще раз перекинуться несколькими словами
с оставляющим их спасителем ее
дочери, а Караулов,
простившись с графиней и
с Боттами, уже стоял на платформе и что-то такое заставлял себя говорить, но что именно — он никогда не мог после вспомнить.